Воспоминания участников Великой Отечественной Войны из книг, изданных при поддержке РЦНИ
Из воспоминаний штурмана А.М. Турикова
Из книги А.А. Бешты «Сталинград. Вспомни всех поименно», изданной при поддержке РЦНИ
«Я и мои боевые товарищи понимали обстановку того периода, знали и видели, что немецко-фашистские войска несмотря на потери рвутся к Сталинграду. Видели, что враг коварен, жесток и силен. Понимали мы, что остановить и уничтожить врага можно только умением и силой. Требование Родины "Ни шагу назад!" воспринимали как свой священный долг.
[…]
Получив на этот вылет боевое задание, уничтожить скопление танков в районе свыше 100 км юго-западнее Сталинграда, я знал, что от меня в этом вылете многое зависит.
[…]
Находясь в ведущем звене ведущей девятки бомбардировщиков, я, конечно, думал и прикидывал, что особой опасности для меня истребители противника не представляют, потому что пройти им не дадут наши истребители и пулеметный огонь сзади идущих наших бомбардировщиков. Считал, что основную опасность представляет огонь зенитной артиллерии.
[…]
Атаки истребителей противника нарастают. Группа легла на боевой курс, до сбрасывания бомб остались десятки секунд. Истребитель противника атакует снизу слева, стрелок-радист Сидоров ведет непрерывный огонь. Трассирующие очереди противника приближаются к левой плоскости, и левый мотор нашего самолета загорелся.
[…]
И первая мысль - сбросить бомбы по цели. Успеем ли? Мгновенно созревает решение, что успеем. В подобных ситуациях я был уже не однажды, и опыт подсказывал такое решение.
[…]
Через несколько секунд подошли на расчетный угол прицеливания, нажал на кнопку сбрасывания бомб, продублировал механическим сбрасывателем и по привычке включил фотоаппарат. Бомбы сбросились, самолет немного подбросило вверх, Туров со снижением вышел из строя.
[…]
От колонны артиллерии, над которой мы пролетали при посадке, отделились примерно 10 - 15 человек и бежали в нашем направлении. Впереди бежал старший лейтенант, пехотинец, мы с ним обнялись и расцеловались, лицо его помню до сих пор».
Из воспоминаний ефрейтора 1-го гвардейского стрелкового полка 2-й гвардейской стрелковой дивизии В. И. Дробязко
Из книги «Здесь кровью полит каждый метр…»: Рассказы участников освобождения Крыма. 1943–1944 гг.: cборник документов», изданной при поддержке РЦНИ
«Когда я пришел из полка, наших немцы уже спихнули. Командир батальона сказал, чтобы я собрал людей и взял высоту. Я собрал человек 14. Мне сказали, чтобы я сам шел сзади, а не впереди, и «если кто у тебя побежит, так расстреливай».
Пошли. Вскочило у нас на высоту человек 8 с автоматами и один с пулеметом. Застрочили, начали бить и немцев выбили. Я там убил двух человек.
Немцы пошли в атаку, мы атаку отбили. У нас вывело из строя командира роты, и я остался за него командовать боем. Это было с 16 на 17 ноября 1943 года.
Я сообщил по телефону, что высота занята. На высоту мы влезли в час ночи и до рассвета мы отбили восемь контратак противника.
Больше он не пошел. У нас был его же трофейный пулемет, да еще свой пулемет. Остальные стреляли из автомата.
За это мне было присвоено звание Героя Советского Союза».
Из воспоминаний помощника командира взвода 694-го стрелкового полка 383-й стрелковой дивизии старшего сержанта Т. Л. Клименко
Из книги «Здесь кровью полит каждый метр…»: Рассказы участников освобождения Крыма. 1943–1944 гг.: сборник документов», изданной при поддержке РЦНИ
«После этого я был отправлен в 105[-е] УВПС3, где пришлось работать день и ночь по сооружению огневых точек (Северный Кавказ, район Туапсе — 7 километров). Работа была крайне тяжелой. Мы находились до трех месяцев возле Черного моря, почему подвоз продовольствия был очень затруднителен, по 3–4 дня не было ни крошки хлеба. Находясь в этой части, я подал комбату заявление об отправке меня на передовую. Заявление было удовлетворено, и я был направлен в 180-й запасной полк, откуда в 383-ю Краснознаменную стрелковую дивизию. С первых же дней был направлен на передовую.
Все приказания командования выполнял четко и аккуратно. В любой боевой обстановке не имел страха, за что командование, несмотря на то что я был младшим командиром, мне поручало командование взводом. За три месяца боев не было ни одного случая, чтобы мы отступили хотя бы на один шаг.
[...]
С 6 на 7 ноября 1943 года мы снова высаживались в Крым. Наша часть вступила в бои с 9-го и включительно по 12-е [ноября 1943 года] под г. Керчью. Рано утром 14-го числа нашему батальону был дан приказ овладеть сопкой 174. Из батальона в часа 4 этого же дня достигли сопки шесть человек и там закрепились. 15-го [ноября 1943 года] немцы для овладения сопкой предприняли три яростные контратаки. Отражая контратаки, мы истребили до 200 немцев и отстояли сопку до прихода подкрепления. За проявленное мужество, героизм и отвагу в руководстве боем (пришлось быть не только командиром, но и политруком, и пулеметчиком) мне присвоено звание Героя Советского Союза.
В боях за сопку мы вспоминали слова панфиловцев — «Велика Россия, а отступать некуда» — позади нас было море, а впереди победа».
Из воспоминаний командира 386-го отдельного батальона морской пехоты ЧФ майора Н. А. Белякова
Из книги «Здесь кровью полит каждый метр…»: Рассказы участников освобождения Крыма. 1943–1944 гг.: сборник документов», изданной при поддержке РЦНИ
«Нам было приказано подняться на гору Митридат, и мы снова туда вернулись, а часть наших, оставшихся в Керчи, немцы сумели захватить.
[...]
На горе Митридат мы захватили 4 радио станции, установили связь со своими войсками. Петров сначала даже не поверил, что мы там находимся. Причем по этой горе должна была проводиться наша артиллерийская подготовка. Нас запросили еще раз, мы еще раз дали им знать. Потом был послан самолет для разведки. Мы ему помахали, поприветствовали, он улетел. Потом снова вернулся, сбросил нам два парашюта с продовольствием, хлебом, боеприпасами.
Мы закрепились на этой горе, но противник нас оттуда решил выбить. В первый день мы эту высоту отстояли. На второй день он опять пошел в атаку. Командир дивизии связался с Петровым — мы просили в помощь бригаду. Так как мы могли бы тогда взять Керчь, но нужно сказать, что мы сами еле-еле ходили и нас было очень мало, а также отсутствовали боеприпасы. Петров дал указание, чтобы мы держали эту гору, так как она господствовала надо всей Керчью...
[...]
Потом я интересовался, почему нам не дали поддержки, когда мы вышли на гору Митридат. И контр-адмирал в шутку сказал (а может быть, здесь и доля правды), что в ваш прорыв никто не верил, а если не верили, то ничего не было подготовлено.
И действительно, это было исключительно тяжелое предприятие, так как противник мог бы нас всех уничтожить. Здесь сыграла большую роль внезапность — противник не догадался, что мы все ушли, так как шла пулеметная стрельба.
[...]
Люди сражались исключительно. Раненые с поля боя не уходили, разве [что] человек не мог уже держать оружие в руках, но, если ранен был в левую руку или в голову, его перевязывали, и он продолжал стрелять.
[...]
Там было очень много оврагов, рвов. И вот кто-нибудь один залезет наверх и подает другим винтовку или ремень — так и вылезали. Все время помогали друг другу».
Из воспоминаний начальника штаба 46-го гвардейского ночного бомбардировочного авиационного полка 325-й авиационной дивизии гвардии майора И. В. Ракобольской
Из книги «Здесь кровью полит каждый метр…»: Рассказы участников освобождения Крыма. 1943–1944 гг.: сборник документов», изданной при поддержке РЦНИ
«Чем отличалась наша работа в Крыму? Первое время отличалась она отсутствием боеприпасов, отсутствием продуктов и недостаточным количеством людей. Единственным путем снабжения нашего фронта было море, и [все] подвозилось к нам на катерах через Керченский пролив. Технический персонал перевезти не могли. Перевозили только необходимое для обслуживания. Штаб тоже остался за Керчью, в Пересыпи. Продукты подвозились тоже с большим трудом, боепитание подвозилось тоже с большим трудом. На все это нужны катера, на катера — специальное разрешение командующего. Вообще были большие трудности с перевозками.
[...]
Когда я возвратилась в Крым, наши уже работали на Севастополь. Было уже довольно тепло. Я вернулась, по-моему, 4 мая [1944 года], и при мне работали еще неделю. Эта 2-я гвардейская [авиа]дивизия оказалась такой чудесной.
Наши девушки через неделю тоже стали возить 300 килограмм бомб. Такой большой груз, оказывается, можно возить, но только быстро изнашиваются моторы, поэтому обязательно должна быть возможность менять моторы. Дивизия к нам относилась очень хорошо. Мы завоевали большой авторитет в дивизии. Руководили они очень хорошо, по-настоящему, как-то не сухо, формально. Приехали сами на аэродром, присутствовали при полетах, говорили с техниками, вооруженцами, помогали словом, делом.
[...]
Мы «воровали» бомбы где только могли. Сел Ил на вынужденную [посадку]. К нему поставили часового для охраны. Ночью инженер с вооруженцами — к этому Илу, часового заговорили, эти бомбы «украли» и полетели. Нам не успевали подвозить бомбы, так интенсивно работала наша дивизия. Мы успевали делать по 150 боевых вылетов, на земле стояли по 3–4 минуты для того, чтобы заправить самолет и подготовить его к следующему вылету».
Из воспоминаний защитника Брестской крепости С.М. Матевосяна
Из книги «Вклад историков в сохранение исторической памяти о Великой Отечественной войне. На материалах Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР, 1941—1945 гг.», изданной при поддержке РЦНИ
«Вечером поздно 21-го я пришел домой в крепость. Дежурный по полку сказал, что есть приказ, что завтра командноначальствующий состав выходит на осмотр военной техники на полигон, т.е. за пределы крепости. Командиры, имея в виду этот приказ начальника гарнизона, ушли из крепости по своим домам. На рассвете в половине четвертого примерно, все задрожало, все полетело. Сильный артиллерийский обстрел. Я выхожу. Оделся быстро. Дежурный по штабу бежит ко мне. Спрашиваю, что такое. Он говорит — не знаю. Бегу к полковому комиссару Фомину. Он тоже не знает, что такое. Говорю: — Очевидно, война, смотрите что делается.
[…]
Надо батальоны вывести из подвалов, из казарм, в боевые порядки поставить. Полковой комиссар приказывает мне организовать это дело, одевает мне четыре шпалы, снимает с себя гимнастерку:
— Идите и действуйте, другого выхода нет.
[…]
Первый день я получил легкое ранение и стыдился сказать, думал, что это может повлиять на людей. Сказал врачу нашему, он мне сделал перевязку. Я был ранен в спину.
[…]
25-го [июня 1941 г.] я получил новое ранение осколочное сравнительно легкое. Оборонялись. Уже силы начали уменьшаться, есть уже убитые, раненые, некоторые успели ускользнуть, но основное ядро осталось. Немцы беспрерывно били, палили.
[…]
С 4-го на 5-е я получил уже тяжелое ранение, третье по счету. Я помню момент, когда ударило меня. Я упал, почувствовал, что в ногу. У меня в правой руке был пистолет ТТ. Пистолет выбросил из руки, чтобы прикрыть эту рану, рука в рану влезает. Я фуражкой прикрыл. Подбегают мои товарищи, тащат на перевязку. Врач был комсомольцем, между прочим, фамилии не помню. Он прибежал, сделал перевязку. Прибежал полковой комиссар, поцеловал меня. Ему жалко стало, что я вышел из строя окончательно. — Ах, что ты сделал, дорогой!»
Из воспоминаний Героя СССР В.И. Попкова
Из книги «Вклад историков в сохранение исторической памяти о Великой Отечественной войне. На материалах Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР, 1941—1945 гг.», изданной при поддержке РЦНИ
«Когда [весной 1942 г.] в Калинин приехали на аэродром, там нас подкормили уже. Когда мы ехали, еще зима была, март месяц, холодно, а мы на подножке, как будто не на войну, а в отпуск, тем более, что мы приехали из Азербайджана во всем летнем: пальто и гимнастерка была. Мы на подножке едем, а движение было еще плохое, не налаженное, недавно только Калинин взяли. Ехали «на перекладных»: где пешком, где на автомобиле. В общем, нашли штаб армии.
[…]
В это время там был тогда майор, теперь подполковник Зайцев. Нас летчиков было 20 человек. Он выбрал 10 человек, я попал в это число. Выбирал он нас таким образом: дал по полету, сам проверял, сам проводил учебные бои. Я проводил с ним бой. Мы с ним взлетели, он сказал, что будем с ним драться, стрелок должен зайти в хвост.
[…]
После этого мы потренировались. У нас все время был подполковник Зайцев. Он старый инструктор школы, когда-то был инструктором в Борисоглебской школе, учить может хорошо. Поэтому у него 16 человек Героев Советского Союза. Он давал нам полеты строем, учеба была ближе к действительности. Он давал нам весь пилотаж.
[…]
Мы прикрывали [город] Холм. Около Холма я первый раз сбил «Юнкерса» с гвардии лейтенантом Штоколовым, он был ведущим. «Юнкерс» вышел из облаков, нас не видел. Я бил, бил и сбил.
[…]
Но нужно сказать, что хоть и сбил его, но неграмотно подошел, не маневрировал, ходил по прямой. Сейчас уж, конечно, опытность есть. Он мне в бак попал. Три пробоины сделал. Бензин вытек весь. Я до аэродрома не долетел метров 50, упал, но попал в болото, машина сразу же завязла в болоте. Меня из машины выбросило в болото, лицом ударился. Сперва думал, что ногу сломал, потому что сапог выскочил, перевернулся. Потом смотрю — нормально. Тут женщины бегут, спрашивают: «Сильно побился?». Говорю: «Ничего».